Некоторое время назад известный атеистический публицист Александр Никонов призвал легализовать убийство больных младенцев. Это вызвало бурю возмущения, и даже атеистические собратья Никонова от него отмежевались. Сейчас Великобритания переживает похожий скандал — только сейчас речь идет о признании допустимым убийства любых вообще младенцев, в том числе, совершенно здоровых. Статью такого содержания опубликовали в «Журнале медицинской этики” двое философов, специализирующихся на этике — Альберто Джубилини из Университета Милана и Франческа Минерва из Университета Мельбурна и Оксфордского университета. Краткое содержание (абстракт) своей статьи они сами излагают так: “Аборты широко приняты по причинам, не имеющим отношения к здоровью плода. Показав, что (1) как плод, так и новорожденный не имеют того же морального статуса, что и подлинные личности, (2) тот факт, что оба являются потенциальными личностями, морально не значим (3) усыновление не всегда в лучших интересах реальных людей, авторы утверждают, что то, что мы называем “послеродовым абортом” (умерщвление новорожденного) должно быть разрешено во всех случаях, когда разрешены аборты, включая случаи, когда новорожденный не является инвалидом”
Авторы специально оговаривают, что речь вовсе не идет об умерщвлении больных младенцев с заявляемой целью избавить их от страданий — фиговый листок, к которому прибегал тот же Никонов. Вот что они пишут:
“Обстоятельства, при которых это допустимо, включают случаи, когда новорожденный имеет (потенциальную) возможность прожить полноценную жизнь, но благосостояние семьи оказывается под угрозой. Мы используем термин “послеродовой аборт” , а не “эвтаназия” потому что интересы умерщвляемого не обязательно являются главным критерием — в отличие от случая эвтаназии”
Редактор «Журнала медицинской этики» профессор Джулиан Савулеску поддерживает эту линию рассуждения в своем блоге: “Не существует — в моральном отношении — разницы между плодом в утробе и новорожденным. Их возможности очень близки. Если аборт допустим, то и инфантицид должен быть допустим” Однако, отмечает Савулеску, ничего принципиально нового тут нет — такие идеи уже развивались рядом прогрессивных мыслителей, в частности, известным философом Питером Сингером.
Надо сказать, что не все в Британии восприняли идею столь позитивно. Как говорит заголовок одной из газетных статей, “Антиабортные фанатики угрожают свободе слова”. В чем же проявилось покушение этих мрачных фанатиков на нашу и вашу свободу? Профессор Савулеску пишет: “Что внушает беспокойство — так это вовсе не доводы, изложенные в этой статье, и не ее публикация в журнале, посвященном вопросам этики. Это враждебные, оскорбительные и угрожающие отзывы, которые она вызвала. Больше чем когда-либо, свобода академической дискуссии находится под угрозой со стороны фанатиков, покушающихся на ценности нашего либерального общества”
Впрочем, британский колумнист Эндрю Браун видит либеральные ценности несколько иначе: “Если “ценности либерального общества” включают в себя убийство неудобных младенцев, или обсуждение их убийства как чего-то такого, что разумные и морально вменяемые люди могут совершать, то либерализм — это действительно такое чудовище, каким его считают консерваторы. Академики должны быть свободны обсуждать чудовищные идеи — но мы тоже должны быть свободны испытывать отвращение к их чудовищности”
В самом деле, первая реакция любого сколько-нибудь морально здорового человека, независимо от его религиозных и политических убеждений — это ужас и отвращение. Но мы должны пойти немножко дальше эмоций и задаться вопросом, как такое могло случиться. Начни “специалисты по этике” развивать свои идеи лет сорок назад, это не вызвало бы никакой дискуссии — их просто сочли бы неприятными городскими сумасшедшими, и уж точно ни в какие серьезные журналы их сочинения бы не попали.
Что изменилось в обществе — западном вообще, и британском в частности — что такие вещи стало возможным обсуждать всерьез?
Что за движение привело к этому? Как его можно обозначить? Слово “либерализм”, которое в русском языке и так имеет оттенок ругательства, лучше не использовать из-за его невнятности; более точным было бы говорить об обезбоживании картины мира.
Разумеется, человек атеистических убеждений может испытывать искреннее отвращение к идее детоубийства — но эта здоровая человеческая реакция никак не укоренена в его картине мироздания. На вопрос “а почему, собственно, нельзя убивать младенцев?” невозможно ответить в безбожной вселенной. Как заметил еще Достоевский, если Бога нет, то все позволено — в самом деле, кто ж им запретит? Высшего Судии нет, а земные судьи их в итоге поддержат. Ваш недоуменный крик “ну нельзя же!” разобьется об стену спокойного равнодушия — “почему нельзя-то? вот выдающиеся философы, специалисты по этике, признанные мыслители считают, что очень даже можно”.
Идеи британских “специалистов по этике” логически безупречно вытекают из их атеистической картины мира; их философские корни мы немного рассмотрим.
В чем уникальная особенность атеизма? Все человеческие культуры — древние греки и египтяне, индуисты и конфуцианцы, мусульмане и христиане — исходили из того, что мироздание обладает определенным смыслом, целью и предназначением; обязанностью человека было понять его место в общей симфонии бытия, осознать свой долг и следовать ему. Атеизм провозглашает радикальную бессмысленность вселенной; как это формулирует, например, известный атеистический активист Ричард Докинз, “во вселенной нет ни добра, ни зла, ни цели, ни замысла, ничего, кроме слепого и безжалостного безразличия”. Если в доатеистических культурах считалось, что миссия человека — употребить свой разум и совесть на то, чтобы найти истину, а потом употребить свою волю, чтобы изменить свою жизнь в соответствии с ней, то в атеистической картине мира это невозможно и бессмысленно — во вселенной просто нет никакой истины о нашем предназначении, которую мы могли бы познать и жить по ней. Есть фактические истины — расстояние от Земли до Луны такое-то, электропроводность меди такая-то — но не истины о ценностях, о добре и зле. Мораль — результат биологической и социальной эволюции, процесса, который в этой картине мира не имел и не мог иметь никаких целей и намерений, у которого нет для нас ни заповедей, ни обетований. В этом случае, как заметил еще в XVIII веке скептический мыслитель Дэвид Юм, “Разум является и должен быть рабом страстей, и никогда не должен притворяться, что может не только подчиняться и служить им”. Люди не ищут истину, чтобы подчинить ей свои страсти, но подчиняют свои суждения страстям.
Есть известное высказывание — “человек либо живет по своей вере, либо верует по своей жизни”. Если мы не хотим покориться истине и изменить нашу жизнь сообразно ей, мы будем менять наши преставления об истине сообразно нашей жизни — как нам проще и удобней.
Удобнее убивать детей — и явится философия, оправдывающая детоубийство. Сначала в утробе, а потом появится и вполне очевидная мысль — а почему и вне утробы-то нельзя? Вы же уже согласились, что в утробе — можно, что такого меняется в процессе родов?
Со времен Аристотеля люди исходили из простого и очевидного определения человека: человек — это живое существо, принадлежащее к человеческому роду. Это — не часть христианского откровения, это — очевидный здравый смысл. Нельзя лишать жизни невинное человеческое существо — это тоже нравственная очевидность, которая хорошо известна и без библейского Откровения. Но следовать здравому смыслу и очевидности — значит признать, что детей в утробе тоже нельзя убивать. Ведь дитя в утробе — это живое существо (а не часть тела матери) и существо принадлежащее к человеческому роду (а то к какому же?). Чтобы убивать детей, надо измыслить философию, в которой они — не люди. И именно такой философии и следуют Альберто Джубилини, Франческа Минерва, Джулиан Савулеску и единомысленные им. Они переопределяют человека так, чтобы исключить младенцев из числа людей — с их точки зрения “реальным человеком” (actual person) можно назвать только того, у кого могут быть планы и устремления — которые будут сорваны, если лишить его жизни. Поскольку у плода в утробе и новорожденного младенца никаких планов и целей нет, человеком его считать нельзя — а значит, можно убить, если он создает какие-либо неудобства “реальным людям”. Подобная философия не нова — ее подробно развивает, например, известный атеистический философ Питер Сингер, тоже сторонник инфантицида — по его убеждению, младенцы (и маленькие дети) “лишены таких определяющих черт личности, как рациональность, автономность и самосознание” и поэтому не обладают правом на жизнь. Как он пишет в одной из своих статей, “Любая дискуссия о добровольной эвтаназии должна начинаться с вопроса, может ли убийство невинного человека быть правильным поступком. Те, кто полагают, что это ни в коем случае не правильно, опираются в наибольшей степени на религиозные доктрины, которые утверждают, что только люди созданы по образу Божию, что только люди обладают бессмертной душой, или что Бог даровал нам власть над животными — подразумевая, что мы можем убивать их, если захотим — но оставил за Собой власть на человеческими существами. Отвергните эти идеи, и Вам станет трудно помыслить о каких-то морально значимых свойствах, которые отличают людей с тяжелыми повреждениями мозга или другими серьезными умственными дефектами от других животных подобного ментального уровня. Почему же тогда то обстоятельство, что данное существо принадлежит к одному с нами виду, делает его убийство худшим поступком, чем убийство существа другого вида, если они обладают сходными мыслительными способностями — или животное даже умнее?”
В построениях людей, подобных Сингеру или Савулеску есть определенная логика — примите их предпосылки (Бога нет, человек не создан по образу Божию, нет бессмертной души и т.д.) и вы дойдете до их выводов (младенцев можно убивать) — с той же неотвратимостью, с которой самоубийца, выбросившийся из окна, долетает до асфальта. Конечно, есть немало атеистов, которые сохраняют приверженность христианским по происхождению моральным ценностям; как есть и христиане, незаметно воспринимающие философию окружающей их атеизированной культуры. Живые люди нелогичны. Но общая тенденция налицо; по мере того, как обезбоженная картина мира овладевает массами, она приносит свои плоды. Всякий раз, когда сторонники “прогресса” выдвигают какую-то очередную свою мерзость, консерваторы говорят им “а скоро вы еще и до другой мерзости дойдете, которая сейчас даже для вас слишком”, им говорят, что это все мрачные фантазмы и клеветы, и до такого они, конечно, не дойдут. Все это антиутопии и пустые страшилки. Потом силы прогресса все же доходят до мерзости, предсказанной консерваторами, и те их сторонники, которые говорили – нет, нет, до такого не дойдет, не клевещите и не фантазируйте – начинают их оправдывать. Скользкий склон поистине скользок. Когда речь шла о легализации абортов, довод “эдак вы и убийства уже рожденных детей дойдете” звучал риторическим преувеличением. Сейчас это уже не преувеличение. До чего дойдет прогресс в будущем? На собраниях прогрессивных элит будут подавать хорошо прожаренных младенцев под красное вино? Тем более, что передовые мыслители (такие как Сингер и Докинз) уже признали, что ничего не имеют против употребления человечины в пищу…. То что позавчера было жуткой, гротескной фантастикой, вчера – уважаемое мнение, а сегодня – допустимая практика, а завтра – практика обязательная.
Но вот что интересно, и — насколько это слово уместно, говоря о вещах столь мрачных — забавно. Британские “специалисты по этике” недовольны тем, что многие их сограждане, не столь продвинутые, реагируют на их философские рассуждения с руганью и угрозами. Это-де нарушает их, философов, право на свободу слова.
Но на чем основаны их притязания на то, что у них есть права, которые другие люди обязаны соблюдать? Если у заведомо невинных человеческих существ нет даже права на жизнь, то с чего они вообразили, что у них есть какие-то права? Как такая странная идея пришла в их головы? Если они считают, что никто не обязан щадить жизни младенцев, почему они возмечтали, что кто-то обязан щадить их жизни?
Если Бога нет, то все позволено не только вам — но и по отношению к вам. “Послеродовой аборт” можно с таким же успехом произвести и по отношению к его идеологам. Это неизбежный вывод из их же философии. “Способность иметь планы и цели” можно заменить другим критерием, столь же произвольным, объявить, что данные мыслители ему не соответствуют — и вперед. Но люди, которые отменяют заповедь “не убий” в отношении младенцев, требуют тщательнейшего соблюдения заповеди в отношении себя любимых — так что даже интернет-угрозы вызывают у них искренне негодование. И в этом еще одна особенность такого рода философии: она использует язык прав и обязанностей, добра и зла, свободы и закона — но только затем, чтобы лгать на этом языке.
По их мнению, мы должны (увы, это относится к России не менее, чем к Британии) принимать навязанные ими представления о добре и зле, правах и обязанностях, мы должны следовать их представлениям, их картине мира. Эта картина объявляется “прогрессивной”, в то время как взгляды людей, не согласных с их убеждениями — в частности, с тем, что малых детей можно убивать — характеризуются как “фанатичные”, “отсталые” , “иррациональные”, “угрожающие ценностям либерального общества”.
Но на любое заявление типа “вы должны”, нам в этом случае следует спрашивать — “кому? Вам? С чего вы взяли?”. Мы ничего не должны этому тяжкому злу и безумию. Напротив, мы должны противостоять ему из всех сил.
Сергей Худиев