Отмечая 150-летний юбилей великого русского писателя Антона Павловича Чехова, хочется затронуть вопрос о его вере в Бога. Принято считать, что Чехов был убежденным атеистом, чуждым всему церковному, поклоняющимся только науке. Но это утверждение основывается на советском стереотипе противопоставления науки и христианства. А как на это смотрел сам Чехов?..
Европейская христианская культура и наука неразрывно соседствовали в мировоззрении Чехова. В статье-некрологе «Н.М. Пржевальский» (1888) он пишет об ученых-подвижниках: «Их идейность, благородное честолюбие, имеющее в основе честь родины и науки, их упорство, никакими лишениями, опасностями и искушениями личного счастья непобедимое стремление к раз намеченной цели, богатство их знаний и трудолюбие… их фанатическая вера в христианскую цивилизацию и в науку делают их в глазах народа подвижниками, олицетворяющими высшую нравственную силу». Чехов к ученому-цивилизатору и подвижнику относится так же благоговейно, как к священнику-миссионеру. В своих путевых записках «Остров Сахалин» (1893–1894) он рассказывает о сахалинском священнике-миссионере Симеоне Казанском, служившем на острове в 1870-х годах: «Почти все время поп Семен проводил в пустыне, он замерзал, заносило его снегом, захватывали по дороге болезни, донимали комары и медведи, опрокидывались на быстрых речках лодки, и приходилось купаться в холодной воде; но все это переносил он с необыкновенной легкостью, пустыню называл любезной и не жаловался, что ему тяжело живется…»
Возможно, Чехов раскрыл свое неверие в творчестве? Отнюдь. Трудно найти русского писателя такой величины и значимости, который так же талантливо, как Чехов, описал русскую церковность. Без елейности, но с сочувствием и знанием предмета нарисован у него быт русского духовенства. С благоговением описана в его рассказе «На страстной неделе» очистительная и перерождающая сила Исповеди и Святого Причастия. Этот рассказ напоминает «Лето Господне» Ивана Шмелева, но сильнее, не рассыпаясь в деталях, изображает чистую веру ребенка. Разве мог бы чуждый вере человек так высоко воспеть православное богослужение, монашескую дружбу и смирение, как сделал это Чехов в рассказе «Святою ночью»? А рассказ «Кошмар» — единственный в русской литературе, где дан трагический образ сельского пастыря. Описать священника-бессребреника, живущего впроголодь, но скрывающего свою нищету, отдающего последнее собрату, — это было против правил, сложившихся в либеральной литературе. Чехов проявил мужество, заявив о культуртрегерском служении духовенства в русской деревне наравне с учителем и врачом. Писатель, знавший духовенство, конечно, не отрицал, что и священник подвержен падениям, как всякий смертный. Но грех — трагедия, и парализующая сила греха — беда для каждого человека, неважно, мирянин он или священник. Грешник жаждет не осуждения, а прощения, он нуждается в милосердии. Эта острая нехватка христианского милосердия в жизни ярко показана в рассказе «Письмо». Драматизм жизни героев описан здесь без вынесения приговоров и карикатурности. Каждый персонаж — живой человек со своими плюсами и минусами. Опустившийся в глазах общества священник отец Анастасий, несмотря на осуждение его ближними, остается пастырем и обладателем чуткого милующего сердца.
Только писатель, любящий Церковь, мог создать светлые образы Преосвященного Петра из «Архиерея» и отца Христофора из «Степи». Прототипом отца Христофора во многом стал гимназический законоучитель Чехова отец Феодор Покровский. Маленький Антоша был его любимым учеником, имевшим высший балл по Закону Божиему. Чехов обязан ему своим первым литературным псевдонимом Чехонте.
Те, кто говорит о неверии Чехова, обычно ссылаются на его письма. Конечно, бессмысленно отрицать, что деспотичность и фанатичная религиозность отца негативно отразились на мировоззрении Антона Павловича. Такую буржуазно-самодовольную веру он не принимал, в своих книгах он будет ее критиковать наравне с хлыстовством. В любом другом человеке это могло бы привести к отрицанию религии вообще. Но не таков был Чехов. Его цельная художественная натура переплавила в себе отцовскую религию «из-под палки» в глубокое знание православного богослужения и любовь к нему. Будучи уже известным писателем и владельцем усадьбы в Мелихове, Чехов со всей семьей пел в приходском деревенском храме. Заботясь о благолепии Дома Божия, который он считал единственным очагом культуры для крестьянина, Чехов построил колокольню и приложил массу усилий, чтобы поставить на нее какие-то особенные зеркальные кресты, которых не было ни в одном приходе в округе.
Беллетрист А.С. Лазарев-Грузинский оставил нам такие воспоминании об Антоне Павловиче: «Никогда за всю жизнь я не слыхал от Чехова ни одного кощунственного слова, которое другие писатели рассыпают походя. На первой неделе Великого поста, в 1887 или 1888 году, он соблазнил меня ехать с ним в храм Спасителя к вечерней службе, говоря: „там сегодня чудесное пение“, и, как мне показалось, был огорчен, когда, подъехав к храму, мы нашли двери его запертыми. Мы опоздали. Только ли пение влекло его туда?» А. А. Измайлов в своей статье о вере Чехова вспоминает, что, немного поправившись в московской клинике, Антон Павлович почти каждый день ходил к обедне в Новодевичий монастырь и потом рассказывал о службе в темном полупустом монастырском храме. В этой больнице Чехова посетил Лев Толстой. Их встречу Антон Павлович описал в письме М.О. Меньшикову. Толстой, верующий в нирвану, говорил с Чеховым о бессмертии, как он его понимал «в кантовском вкусе». Чехов не принял этого бесформенного, исключающего личностную индивидуальность бессмертия. С тех пор Толстой провозгласил Чехова «безбожником». В православном понимании эта хула от Толстого лучше похвалы. Почитающие Льва Толстого как пророка своего времени Меньшиков и другие корреспонденты писателя не раз в письмах, адресованных Чехову, вели с ним разговор о вере, понимая ее именно в толстовском духе, но получали примерно тот же ответ. В письме к Меньшикову Чехов встает на сторону критиковавшего толстовство Владимира Соловьева: «Лев Толстой — большой человек, но что же делать, если Владимир Соловьев верует в телесное воскресение, в европейскую культуру?» Таким образом, Чехов ставит рядом европейскую культуру и церковную веру, противопоставляя их учению Толстого. Время Чехова — время поклонения перед Л. Н.Толстым. Всякое интеллигентское размышление о вере преломлялось через Толстого. Но Антон Павлович предвосхитил Н. А. Бердяева и Ф. А. Степуна в их оценке Толстого как «злого духа развоплощения», который «противостоит организации жизни по разуму, сознанию и нормам цивилизации».
Не принимал Чехов и зарождавшееся религиозное движение во главе с Д. С. Мережковским, считая эту интеллигентскую религиозность искусственной, деланной и надуманной. «Нужно веровать в Бога, — писал Чехов В. С. Миролюбову в декабре 1901 года, — а если веры нет, то не занимать ее места шумихой, а искать, искать одиноко, один на один со своей совестью». В письме к С. П. Дягилеву в 1902 году он писал: «Интеллигенция (в России) пока только играет в религию и, главным образом, от нечего делать. Про образованную часть нашего общества можно сказать, что она ушла от религии и уходит от нее все дальше и дальше, что бы там ни говорили и какие бы философско-религиозные общества ни собирались».
Итак, понятие веры в то время девальвировалось. Чтобы не участвовать в спекуляции, Антон Павлович смиренно склонял голову перед современными богоискателями, говоря, что «растерял свою веру». Но наедине с собой он размышлял так: «До тех пор человек будет сбиваться с направления, искать цель, быть недовольным, пока не отыщет своего Бога. Жить во имя детей или человечества нельзя. А если нет Бога, то жить не для чего, надо погибнуть. Человек или должен быть верующим, или ищущим веры, иначе он пустой человек». Все это свидетельствует о том, что Антон Павлович Чехов бережно хранил веру в своем сердце.