Кукушкина Тамара Владимировна, преподаватель русского языка и литературы, об образах инока-старца в творчестве Ф.М. Достоевского.
В двух километрах от небольшого городка Козельска, на берегу неширокой речки Жиздры, расположился один из самых известных православных монастырей России – Свято-Введенская Оптина пустынь. Этому монастырю было суждено стать в 19-м веке одним из центров духовной жизни России. Здесь возродилось и процвело пышным цветом удивительное явление православной духовной жизни – старчество. Прп. Варсонофий Оптинский писал: «Наша обитель привлекает к себе многих. Не имеет наша обитель ни чудотворных икон, ни прославленных мощей, но здесь, кажется, вся земля полита кровью и потом святых старцев, и молитвы их низводят благодать на души верующих».
Старчество – особый вид православного духовного опыта. Старец — это инок, всецело отдавшийся Богу, путём непрестанной молитвы и внутренней созерцательной жизни достигший высокого духовного совершенства, мудрости и прозорливости. Ф.М. Достоевский так характеризовал духовную роль старца в жизни верующего: «Старец – это берущий вашу душу, вашу волю в свою душу и свою волю». Главный дар старца – любовь, которой он согревает всякого приходящего к нему. «Душа уставшего человека, словно иссохшая земля, жадно впитывала бесконечную любовь старца, живительную влагу мягкой сердечности, тихой ласки, сострадательности, кротости. Страдающая душа словно попадала под золотой дождь утешения… К старцам тянулись и тянулись, как тянутся путники в холодной ночи к источнику света. Старец – Божий светильник, тихий, кроткий, скромный, мудрый, смиренный. Своим тихим ласковым светом, своей необыкновенной теплотой и проникновенным вниманием он согревал всех приходящих к нему. Около тепла его святой души таял лед сердца. Чувствовалась бесконечность заботы старца о всяком, кто обращался за духовной помощью. И все это в сочетании с уже не человеческой, но сверхчеловеческой силой, с духовным зрением и прозорливостью. Каждое слово старца было со властью, касалось сердца и орошало его неземною силою, устремляло к Небесному, соединяло с Богом. Из ласковых глаз старца как будто струились лучи – отражение постоянного внутреннего сияния. Выходил богомолец от старца, летел на крыльях, и мир виделся преобразившимся, радужным, люди словно несли на себе отблески того света, который согрел и осветил душу в маленькой келии старца». К старцам со всех сторон стекались за помощью люди разных сословий. Они хотели получить совет, вразумление, утешение, молитвенную помощь.
Знакомство Ф.М. Достоевского с Оптиной пустынью было непродолжительным, но оставило яркий след в его творчестве.
Весной 1878 года семья Достоевских пережила большое горе: от приступа эпилепсии неожиданно скончался трёхлетний сын Фёдора Ивановича Алёша. Супруги тяжело пережили этот удар судьбы. Жена писателя, А.Г. Достоевская так описывает состояние Фёдора Михайловича и своё собственное: «Федор Михайлович был страшно поражен этою смертию. Он как-то особенно любил Лешу, почти болезненною любовью, точно предчувствуя, что его скоро лишится. Федора Михайловича особенно угнетало то, что ребенок погиб от эпилепсии, — болезни, от него унаследованной. Судя по виду, Федор Михайлович был спокоен и мужественно выносил разразившийся над нами удар судьбы, но я сильно опасалась, что это сдерживание своей глубокой горести фатально отразится на его и без того пошатнувшемся здоровье… На меня смерть нашего дорогого мальчика произвела потрясающее впечатление: я до того потерялась, да того грустила и плакала, что никто меня не узнавал. Моя обычная жизнерадостность исчезла, равно как и всегдашняя энергия, на место которой явилась апатия. Я охладела ко всему: к хозяйству, делам и даже к собственным детям — и вся отдалась воспоминаниям последних трех лет… Федор Михайлович очень мучился моим состоянием: он уговаривал, упрашивал меня покориться воле Божьей, с смирением принять ниспосланное на нас несчастие, пожалеть его и детей, к которым, по его мнению, я стала «равнодушна». Его уговоры и увещания на меня подействовали, и я поборола себя, чтобы своею экспансивною горестью не расстраивать еще более моего несчастного мужа». Опасаясь за здоровье мужа, Анна Григорьевна уговорила молодого русского философа Владимира Соловьёва, поддерживавшего семью в те скорбные дни, взять Фёдора Михайловича с собой в Оптину пустынь.
Поездка состоялась 23 – 29 июня 1878 года. В это время известным старцем Оптиной пустыни был иеросхимонах Амвросий, в миру Александр Михайлович Гренков. Фёдор Михайлович пробыл в монастыре двое суток и виделся со старцем Амвросием три раза: один раз в толпе и два раза наедине. Содержание их разговоров неизвестно, о нём можно отчасти судить по словам, вложенным в уста героя романа «Братья Карамазовы» старца Зосимы. Но встреча с о. Амвросием оказала благотворное влияние на Ф.М. Достоевского. Анна Григорьевна в своих «Воспоминаниях» — единственном достоверном свидетельстве об этой поездке – писала: «Вернулся Федор Михайлович из Оптиной пустыни как бы умиротворенный и значительно успокоившийся и много рассказывал мне про обычаи Пустыни… Когда Федор Михайлович рассказал «старцу» о постигшем нас несчастии и о моем слишком бурно проявившемся горе, то старец спросил его, верующая ли я, и когда Федор Михайлович отвечал утвердительно, то просил его передать мне его благословение, а также те слова, которые потом в романе старец Зосима сказал опечаленной матери… Из рассказов Федора Михайловича видно было, каким глубоким сердцеведом и провидцем был этот всеми уважаемый «старец».
После возвращения из Оптиной Ф.М. Достоевский работает над романом «Братья Карамазовы», в котором впервые в русской художественной литературе появляется образ православного духовного подвижника – старца Зосимы, в облике которого угадываются многие черты преподобного Амвросия Оптинского.
Исследователи романа Ф.М. Достоевского отмечают, что в образе старца Зосимы обнаруживаются черты нескольких великих православных подвижников: свт. Тихона Задонского, старца Зосимы Тобольского, прп. Амвросия Оптинского. В речи старца Зосимы звучат мудрые мысли, взятые из поучений прп. Исаака Сирина и свт. Тихона Задонского. Но именно посещение Оптиной и беседы с преподобным Амвросием Оптинским обогатили духовный опыт писателя и позволили наделить старца Зосиму живыми чертами.
Сходство между преподобным Амвросием Оптинским и старцем Зосимой немалое.
Известно, что прп. Амвросий был воистину народным старцем. К нему приходили самые разные люди, от простой старухи-крестьянки, у которой дохли индюшата, до членов императорской семьи. В келье великого старца побывали и великий мыслитель (В.С. Соловьёв), и всемирно известный писатель (Ф.М. Достоевский), и аристократ, впоследствии монах К.Н. Леонтьев, и бунтарь Л.Н. Толстой. В жизни эти люди никогда не собрались бы вместе: слишком разным был род их занятий и круг интересов. Но все они искали у старца разрешения своих недоумений, и каждого старец выслушивал, и каждому давал импульс движения ко Христу. «…Всем он отдавал себя, терпеливо принимал в себя исповеди, сомнения, вопли о помощи, поношения, физические недуги и бесовскую одержимость, плотские страсти и отчаяние. Никто никогда не был им отвержен, никому не отказал он, каждому дал то, что тот требовал: любовь, тепло, участие, сострадание, совет, веру».
Старец Зосима, тяжело больной, за несколько часов до смерти принимает пришедших к нему за помощью людей. «Внизу у деревянной галерейки, приделанной к наружной стене ограды, толпились на этот раз всё женщины, баб около двадцати. Их уведомили, что старец наконец выйдет, и они собрались в ожидании… Показавшийся на галерее старец прошел сначала прямо к народу. Толпа затеснилась к крылечку о трех ступеньках, соединявшему низенькую галерейку с полем. Старец стал на верхней ступеньке, надел епитрахиль и начал благословлять теснившихся к нему женщин… Многие из теснившихся к нему женщин заливались слезами умиления и восторга, вызванного эффектом минуты; другие рвались облобызать хоть край одежды его, иные что-то причитали. Он благословлял всех, а с иными разговаривал».
Известно, что прп. Амвросий относился к третьему поколению Оптинских старцев (прп. Лев, прп. Макарий, прп. Амвросий) и был духовным чадом прп. Макария. Старец Зосима также принадлежит к 3-му преемничеству старцев. Ему 65 лет, как и старцу Амвросию в тот год, когда приезжал в Оптину
Ф.М. Достоевский (старец родился в ноябре 1812 года, а Достоевский приехал в Оптину пустынь в июне 1878 года). Как и преподобный Амвросий, старец Зосима пришёл в монастырь уже взрослым, пожившим человеком. В облике старца Зосимы угадываются черты и других русских старцев. Так, старец Зосима в молодости был офицером, как иеромонах Афанасий, ученик преподобного Паисия Величковского, духовный наставник старца Макария Оптинского. Артиллерийским офицером был и оптинский монах Григоров. В рассказе старца Зосимы о приручённом медведе чувствуется влияние жития прп. Сергия Радонежского, а любовь старца Зосимы к цветам напоминает такую же черту старца Макария.
По словам очевидцев, прп. Амвросий был небольшого роста, худощавого телосложения. Фигура у старца была согбенная из-за тяжкого недуга, при ходьбе он опирался на палочку. Был он слаб, физически немощен, из-за немощи часто принимал посетителей лёжа. Голос у него был слабый, тихий, часто, особенно в последние месяцы земной жизни, переходил в шёпот. Знавшие старца часто отмечают его простое крестьянское лицо с выдающимися скулами, седой бородой, выразительными живыми карими глазами. Во многих воспоминаниях лицо старца описано как ясное, светлое, радостное. Часто лицо старца называют ликом и говорят о необыкновенном, неземном его выражении. «Глаза о. Амвросия были устремлены на небо, лицо сияло радостью, яркое сияние почило на нем, так что этот священно-инок не мог его вынести». «Лицо его преобразилось. Оно особенно как-то просветлело, и все в келлии его приняло вид какой-то торжественности». «Пришел, по обычаю, к старцу, в конце утреннего правила его письмоводитель скитский иеромонах Венедикт. Старец, отслушав правило, сел на свою кровать. Отец Венедикт подходит под благословение и к великому своему удивлению видит лицо старца светящимся. Но лишь только он получил благословение, как этот дивный свет скрылся». Знавшие о. Амвросия вспоминают его улыбку: «Старца Амвросия нельзя себе представить без участливой улыбки, от которой становилось как-то весело, тепло и хорошо». Прп. Амвросий – один из немногих святых, изображённых с улыбкой на иконе.
Очень похожим выглядит и старец Зосима в главе «Кана Галилейская». «…К нему подошёл он, сухонький старичок с мелкими морщинками на лице, радостный и тихо смеющийся. Лицо всё открытое, глаза сияют». Раздражённый и недовольный посетитель старца помещик Миусов видит старца таким: «Это был невысокий сгорбленный человечек с очень слабыми ногами, всего только шестидесяти пяти лет, но казавшийся от болезни гораздо старше, по крайней мере лет на десять. Все лицо его, впрочем очень сухенькое, было усеяно мелкими морщинками, особенно было много их около глаз. Глаза же были небольшие, из светлых, быстрые и блестящие, вроде как бы две блестящие точки». К посетителям старец обращается с «весёлым лицом». Когда Алёша заходит в келью старца вечером после безобразной сцены, разыгравшейся в ней утром, он ожидает найти старца в изнеможении, но с удивлением видит его «сидящим в кресле, хотя с изможженным от слабости, но с бодрым и весёлым лицом, окружённого гостями и ведущего с ним тихую и светлую беседу».
Прп. Амвросий учил о смирении: «Смирение состоит в том, когда человек видит себя худшим всех, не только людей, но и бессловесных животных, и даже самых духов злобы». «Смирение состоит в том, чтобы уступать другим и считать себя хуже всех». «Ведати подобает, яко три суть совершенного смирения степени. Первая степень — покорятися старейшине, не превозноситися над равными. Вторая степень – покорятися равным, не превозноситися над меньшими. Третья степень – покорятися и меньшим, и вменяти себе ничтоже быти, яко единому от скотов, недостойному сопребывания человеческого».
Подобные слова о смирении звучат и в романе Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы». Смертельно больной брат старца Зосимы (тогда ещё Зиновия) Маркел после соборования переживает удивительное духовное состояние просветления, смирения и любви: «…Пусть же и я буду слугой моих слуг, таким же, как и они мне. Да ещё скажу тебе, матушка, что всякий из нас пред всеми во всём виноват, а я более всех». Ощущение своей вины так велико в юноше, что он с умилением просит прощения даже у птиц: «Птички Божии, птички радостные, простите и вы меня, потому что и перед вами я согрешил». Утром накануне дуэли, затеянной им же самим, будущий старец Зосима переживает такое же благодатное состояние просветления и смирения: «…Воистину я за всех может быть всех виновнее, да и хуже всех на свете людей!».
Смирение тесно связано с неосуждением ближнего. «Помни особенно, что не можешь ничьим судиею бытии… Если кругом тебя люди злобные и бесчувственные и не захотят тебя слушать, то пади пред ними и у них прощения проси, ибо воистину и ты в том виноват, что не хотят себя слушать», — поучает старец Зосима Алёшу Карамазова. Сохранилось воспоминание, как прп. Амвросий однажды сказал в беседе: «Нужно смиряться, раздражение и осуждение происходят от гордости», — и нарисовал цепочку колечками, указал, что грехи, подобно цепочке, связываются один с другим.
Старец Амвросий советовал во всём держаться среднего пути: «Смотри, Мелитона, держись среднего тона. Возьмёшь высоко – будет нелегко, возьмёшь низко – будет склизко. А ты, Мелитона, держись среднего тона», — поучал старец одну склонную к высокомерию монахиню. Преподобный Нил Сорский советовал есть «от всего понемножку, даже от сладкого». Старец Зосима тоже держался во всём среднего пути, о чём говорят слова другого героя романа, монаха Ферапонта, фанатично преданного букве устава: «Постов не содержал по чину схимы своей… Конфетою прельщался, барыни ему в карманах привозили, чаем сладобился, чреву жертвовал, сладостями его наполняя, а ум помышлением надменным… ». Один из упрёков монаха Ферапонта в адрес старца Зосимы в том, что тот «пурганцу от чертей давал», т.е. советовал прибегнуть к лекарствам. Известно, что преподобный Амвросий тоже не отвергал медицины, говоря: «Пишешь, что здоровье твоё ослабело и ослабевает, так что матушка Игуменья отправляет тебя к доктору посоветоваться о своём нездоровье. Не противься ей в этом; можешь попробовать и полечиться, если будет помогать леченье…»
Преподобный Амвросий учил своих духовных чад непрестанно молиться. «Нет большего утешения для христианина, как ощущать близость Небесного Отца и беседовать с Ним в своей молитве. Молитва имеет великую силу: она вливает в нас новую духовную жизнь, утешает в скорбях, поддерживает и подкрепляет в унынии и отчаянии. Бог слышит каждый вздох нашей души. Он Всемогущ и Любвеобилен — какой мир и тишина водворяется в такой душе, и из глубины ее хочется сказать: «Да будет во всем, Господи, воля Твоя».
Наставляя Алёшу молиться за тех, кто сам о себе помолиться не может, старец Зосима поучает его: «Юноша, не забывай молитвы».
Говоря о страдании, преподобный Амвросий учит, что безвинное страдание – выражение любви к ближнему: «Иногда посылаются человеку страдания безвинно, чтобы он, по примеру Христа, страдал за других. – Сам Спаситель прежде пострадал людей. Апостолы Его также мучились за Церковь и за людей. Иметь совершенную любовь и значит страдать за ближних».
Проблема страданий занимает важное место в романе Ф.М. Достоевского. Старец Зосима учит о том, что страданиями очищается человеческая душа и всякое пережитое страдание превращается со временем в тихую радость. «…Надолго ещё тебе сего великого материнского плача будет, но обратится он под конец тебе в тихую радость, и будут горькие слёзы твои лишь слезами тихого умиления и сердечного очищения, от грехов спасающего», — утешает старец Зосима несчастную мать, потерявшую ребёнка. «Старое горе великою тайной жизни человеческой переходит постепенно в тихую умиленную радость; вместо юной кипучей крови наступает кроткая ясная старость; благословляю восход солнца ежедневный. И сердце моё по-прежнему поёт ему, но уже более люблю закат его, длинные косые лучи его, а с ними тихие, кроткие, умиленные воспоминания, милые образы изо всей долгой и благословенной жизни – а надо всем-то правда Божия, умиляющая, примиряющая, всепрощающая!» — говорит он Алёше.
Протоиерей Сергий Четвериков, автор книги об отце Амвросии, говорит, что наиболее характерной чертой его была деятельная любовь к людям. Любовь пронизывает все поучения старца Зосимы: «Братья, не бойтесь греха людей, любите человека и во грехе его, ибо сие уж подобие Божеской любви и есть верх любви на земле. Любите все создание Божие, и целое, и каждую песчинку. Каждый листик, каждый луч Божий любите. Любите животных, любите растения, любите всякую вещь. Будешь любить всякую вещь и тайну Божию постигнешь в вещах. Постигнешь однажды и уже неустанно начнешь ее познавать все далее и более, на всяк день. И полюбишь наконец весь мир уже всецелою, всемирною любовью. Животных любите: им Бог дал начало мысли и радость безмятежную. Не возмущайте же ее, не мучьте их, не отнимайте у них радости, не противьтесь мысли Божией. Человек, не возносись над животными: они безгрешны, а ты со своим величием гноишь землю своим появлением на ней и след свой гнойный оставляешь после себя, — увы, почти всяк из нас! — Деток любите особенно, ибо они тоже безгрешны, яко ангелы, и живут для умиления нашего, для очищения сердец наших и как некое указание нам». Обращаясь к Алёше и своим посетителям, Зосима говорит просто, кратко, сердечно. Он использует слова, полные сердечного тепла: «Спасибо, милая, спасибо, добрая. Люблю тебя», «Прощайте, милые, прощайте, дорогие, любезные», «Здравствуй, тихий, здравствуй, кроткий, вот и ты».
Ещё одна черта, сближающая старца Зосиму с преподобным Амвросием, – кончина. Старец Зосима проповедовал любовь, смирение, служение Богу и людям. Несмотря на всё усиливающуюся слабость, он помогал людям, искавшим его помощи и поддержки. По убеждению Алёши Карамазова и всех близко знавших старца, после смерти от его тела должны были начаться исцеления. Но старец «естество предупредил», тело его оказалось тленным: через несколько часов от тела пошёл характерный тяжёлый запах. Это произвело подавляющее впечатление на присутствующих, ожидавших чуда у гроба праведника. Тяжело переживал случившееся горячо любивший старца Алёша. По человеческому пониманию, старец был унижен, опозорен, и Алёша не понимал почему. По словам В.А. Котельникова, «тление почившего старца – это завершение борьбы Зосимы с Зиновием, борьбы «внутреннего человека» с истлевающим теперь «внешним человеком». Эпизод с внезапно начавшимся быстрым тлением – это ещё и упрёк маловерному читателю, привыкшему держаться буквы и утерявшему чувство духа. А может быть, в тлении тела праведника проявилось особое высокое, непонятное нам смирение.
Конечно, Ф.М. Достоевский не мог предполагать, что описанный им эпизод произойдёт в действительности с телом преподобного Амвросия через 10 лет после смерти самого писателя. В житии прп. Амвросия читаем: «От тела покойного вскоре стал ощущаться тяжелый мертвенный запах. Впрочем, об этом обстоятельстве давно еще он прямо говорил своему келейнику о. Иосифу. На вопрос же последнего, почему так, смиренный старец сказал: «Это мне за то, что в жизни я принял слишком много незаслуженной чести».
Но то дивно, что чем долее стояло в церкви тело почившего, тем менее стал ощущаться мертвенный запах. От множества народа, в продолжение нескольких суток почти не отходившего от гроба, в церкви была нестерпимая жара, которая должна была бы способствовать быстрому и сильному разложению тела, а вышло наоборот. В последний день отпевания старца от тела его уже стал ощущаться приятный запах, как бы от свежего меда».
Образ старца Зосимы получил в критике и обществе неоднозначную оценку. Так, по неподтверждённым сведениям, Оптинские старцы не признали в Зосиме своего. Отрицательную оценку этому образу и в целом попытке изобразить монашество в художественном произведении дал К.Н. Леонтьев в статье «О всемирной любви»: «…В «Братьях Карамазовых» монахи говорят не совсем то или, точнее выражаясь, совсем не то, что в действительности говорят очень хорошие монахи и у нас, и на Афонской горе… Как-то мало говорится о богослужении, о монастырских послушаниях; ни одной церковной службы, ни одного молебна… Отшельник и строгий постник Ферапонт, мало до людей касающийся, почему-то изображён неблагоприятно и насмешливо… От тела скончавшегося старца для чего-то исходит тлетворный дух, и это смущает иноков, считавших его святым». К.Н. Леонтьев называет христианство Ф.М. Достоевского «сочинённым» и «розовым». Однако чуть ниже автор статьи не может не отметить: «…Нельзя было не радоваться, что такой русский человек, столь даровитый и столь искренний, всё больше и больше пытается выйти на настоящий церковный путь; нельзя было не радоваться тому, что он, видимо, стремится замкнуть, наконец, в определённые и священные для нас формы лиризм своей пламенной, но своевольной и всё-таки неясной морали». Мнение митрополита Антония (Храповицкого) расходится с мнением К.Н. Леонтьева: «Полные любви к людям, мягкого благожелательства к ним, носящие в своей душе постоянный гимн Творцу и жажду общего обращения к Нему, светящие через свою личность светом иного, лучшего мира, постоянно сходящего с неба на землю, эти люди-ангелы [старец Зосима и Алёша] самим видом своим, самим своим приближением влагают в окружающих целый концерт новых святых созвучий, то есть сердечных стремлений и светлых упований, и производят в их душах решительную борьбу подобных зачатков новой жизни с прежними, противоположными им, страстями». Высоко оценил образ старца Зосимы русский философ В.В. Розанов: «Вся Россия прочла его «Братьев Карамазовых», и изображению старца Зосимы поверила. «Русский инок» (термин Достоевского) появился как родной и как обаятельный образ, в глазах всей России, даже неверующих её частей».
Как бы то ни было, значение появления образа святого старца на страницах художественного произведения было велико. Впервые героем романа стал святой, а если посмотреть шире, то и целый монастырь. По словам М.М. Дунаева, «Достоевский во многих пробудил тягу к монастырю. И, под его влиянием, и в самом типе современного монашества обозначился сдвиг «в сторону любви и ожидания». Общеизвестно, что русская литература, богатая прекрасными женскими образами, долго искала положительный мужской характер. В произведениях Ф.М. Достоевского, Н.С. Лескова, а позже И.С. Шмелёва мы видим такие характеры, воплотившиеся в образах старца Зосимы, Алёши Карамазова, Ивана Северьяныча Флягина, протоиерея Савелия Туберозова, старца Варнавы и Михайлы Горкина. Трудно переоценить значение этих литературных героев: среди множества образов «лишних» и «маленьких» людей, созданных русской литературой, чистым, немеркнущим светом затеплились образы святых и праведников, словно «пророчество нам и указание». Глубоко знаменательно, что положительный герой русской литературы — не просто хороший человек, а непременно святой или праведник, словно русская литература не считает достаточным для человека быть просто хорошим, а предлагает своему читателю иной идеал – праведность и святость. «Колеблется русский человек между началом звериным и ангельским, мимо начала человеческого», — писал великий русский философ Н.А. Бердяев в книге «Судьба России», верно подметив характерную черту жизни православного русского народа, отразившуюся и в его литературе.
Можно много говорить о Православии Ф.М. Достоевского и его героев. Но дерево познаётся по плодам, а жизнь человека – по её итогу. Кончина великого писателя была воистину «безболезненной, непостыдной, мирной, Святых Таин причастной», такой, какой все мы просим у Бога. Похороны Ф.М. Достоевского стали удивительной демонстрацией христианского чувства со стороны неверующей, казалось бы, молодёжи. Многочисленная толпа студентов, курсисток, юнкеров, гимназистов пела «Святый Боже». Пели и те, кто уже давно не молился прежде, такие же люди были и среди читавших над покойным Псалтирь. Смерть писателя словно раскрыла им глаза и позвала к жизни для Бога. Много задушевных слов было сказано на похоронах писателя. Так, священник И.Петропавловский сказал: «Кто такой Фёдор Михайлович? Не титулованная, не государственная особа, а просто человек и христианин. Христианин! В этом разгадка тайны его духа… Это – бедный и самоотверженный труженик, много поработавший на благо человечества вверенными ему от Бога талантами; это глубоко верующий христианин, муж Креста Христова».
Такой всплеск всенародной любви лучше всего доказывает, что полная скорбей, болезней и утрат жизнь Ф.М. Достоевского, трудная и горестная по человеческим меркам, оказалась плодотворной и достойной, а его лучшие герои, сколько бы ни спорили о них критики, оценены, поняты и приняты читателями.
Прп. Варсонофий Оптинский написал в одном из своих писем: «Достоевский бывал здесь и сиживал в этом кресле, говорил отцу Макарию, что раньше он ни во что не верил.
— Что же заставило вас повернуть к вере? – спрашивал его отец Макарий.
— Да я видел рай. Ах! Как там хорошо, как светло и радостно! И насельники его так прекрасны, так полны любви. Они встретили меня с необычайной лаской. Не могу я забыть того, что пережил там – и с тех пор я повернул к Богу.
И действительно, он круто повернул вправо, и мы веруем, что он спасся». Следуя словам святого прозорливца, мы верим, что Господь помиловал Фёдора Михайловича по Своему милосердию и за его скорби и труды и даровал ему Царствие Небесное.
Список использованной литературы
Достоевский,Ф.М. Братья Карамазовы/ Ф.М.Достоевский – М.: Эксмо, 2009.
Житие преподобного Амвросия, старца Оптинского.
Житие Амвросия Оптинского. http://www.saints.ru
Поучения преподобного Амвросия Оптинского. http://www.cirota.ru.
Что такое старчество. http://www.optina.ru.
Григорьев Д, протоиерей. Достоевский и Церковь. – М., 2002.
Достоевская, А.Г. Воспоминания/А. Г. Достоевская — М.: Правда,1987.
Дунаев, М. М. Православие и русская литература/ М. М. Дунаев. — М.: Храм святой мученицы Татианы при МГУ, 2002. — Ч.39
Душеполезные поучения преподобных Оптинских старцев. —
Изд. Введенской Оптиной пустыни, 2003. . – Т.1,2
Котельников, В. А. Православные подвижники/ В.А.Котельников. — М.: Прогресс – Плеяда, 2002.
Леонтьев, К. Н. «О всемирной любви» (Речь Ф. М. Достоевского на
пушкинском празднике) // Ф.М. Достоевский и Православие. – М.:
Отчий дом, 1997.
Храповицкий, Антоний, митрополит. Ф. М. Достоевский как
проповедник возрождения// Ф. М. Достоевский и Православие. – М. :
Отчий дом, 1997.